Любовь на Утином острове - Страница 40

Некоторое время она молчала, обдумывая услышанное, потом заговорила:

– Конечно, мне трудно судить о том, чего я не знаю и чего сама не испытала, но, насколько я успела узнать тебя, Алан, гибель твоего сослуживца не может быть твоей виной. Если ты не смог ничего сделать, чтобы спасти его, значит, сделать ничего было нельзя. Война есть война. – Потом ее вдруг осенило. – Так вот почему ты приехал сюда. Тебе нужно было время, чтобы примириться с тем, что произошло, и со своим чувством вины. Но это же глупо, Алан!

Он нахмурился.

– О чем ты говоришь?

– О том, что мне совершенно очевидно: ты не виноват.

– Я виноват, Дженни! – Он со злостью рубанул ладонью по воздуху.

– Я уверена, что ты виноват настолько, насколько сам убедил себя в этом. Ты терзаешься, изводишь себя, но этим друга все равно не вернуть. Ты должен трезво оценить то, что произошло, а не топить себя в чувстве вины, как пьяница в бутылке виски.

– А ты можешь оценить трезво то, что произошло с твоим отцом и с тобой? Ты можешь простить отца за то, что он бросил тебя? Можешь простить себя за то, что он ушел? Можно что угодно говорить, Дженни, но себя не обмануть. Ты до сих пор, как и десять лет назад, винишь себя за то, что он ушел. Тебе кажется, что если бы ты была лучше, если бы любила отца больше, он бы не ушел, я прав? – В ее глазах он прочел печаль, потому что затронул ее больное место, но это не остановило его. Он хотел, чтобы она поняла. – Тебя тоже гложет чувство вины, но между нами есть существенное различие: ты не права, возлагая на себя вину за уход отца, в моем же случае моя вина очевидна.

– Для кого?

– Для меня.

– Я, конечно, не знаю, как там все было, но уверена в одном: на месте Слейда мог оказаться и ты, Алан. Это ведь тогда ты получил ранение в бедро, из-за которого теперь хромаешь? Значит, ты тоже мог погибнуть.

– Мог, но не погиб. А Слейд был убит из-за моей медлительности.

Она положила руку ему на плечо и попросила:

– Расскажи, как все было.

Он схватил ее за руку.

– Ну что ж, слушай. В штаб поступили сведения, что в одной из ремесленных лавчонок Старого города боевики прячут целый арсенал. Моему отделению было поручено прочесать одну из улиц. Когда мы со Слейдом зашли в одну лавочку, из-за прилавка к нам вышел парнишка лет четырнадцати. Мы стали спрашивать, есть ли в лавке кто-нибудь из взрослых. Мальчишка замотал головой и ткнул пальцем куда-то за наши спины. Слейд стал оборачиваться, а я увидел, как парнишка вытаскивает из-за спины короткоствольный автомат и направляет его на Слейда. Я мог бы опередить его, но на долю секунды замешкался, потому что все-таки это был подросток! А этот подросток хладнокровно застрелил Слейда и успел прострелить мне ногу, прежде чем я все-таки убил его. Но мое промедление стоило Слейду жизни.

Глаза его с жаром впились в ее лицо, задавая десятки безмолвных вопросов и каясь в тысяче грехов. Она молчала.

– Как же мне оправдать свою непростительную на войне медлительность? Как забыть всю эту историю и сказать себе, что я ни в чем не виноват? Как мне жить с таким тяжким грузом, зная, что из-за меня погиб замечательный парень, его жена осталась без мужа, а дочка без отца? И знаешь, что еще? Я еще и трус, потому что до сих пор так и не сходил к жене Слейда, не смог заставить себя посмотреть в глаза ей и его дочери.

Она схватила его за плечи и попыталась встряхнуть, но это оказалось нелегко, потому что он был значительно сильнее ее.

– Как же ты не понимаешь, Алан? Ведь это чистая случайность, что мальчишка выстрелил вначале в Слейда. Он мог выстрелить вначале в тебя, и тогда на месте Слейда мог оказаться ты. Или он мог убить вас обоих. Кто бы тогда был виноват?

– Лучше бы он убил меня. По крайней мере, по мне некому было бы убиваться.

– Нет, Алан, не говори так, прошу тебя. – Если бы его убили, в ее жизни не было бы этих прекрасных дней, этого восторга, этой любви. Она никогда не узнала бы, что такое счастье.

– Знаешь, – сказал он чуть погодя, немного успокоившись. – Ты верно догадалась еще в первый день, что я от чего-то убегаю. Я убегаю от самого себя, от своей вины, но это невозможно. Чувство вины живет во мне самом, а от себя не убежишь, как бы далеко ты ни уехал. Я и сейчас все еще бегу. Я страшно боюсь возвращаться в Чикаго.

– Но ты все равно вернешься, – печально сказала она.

Он отвел глаза и посмотрел на небо, как будто надеялся найти там решение своих проблем.

– Да, я вернусь. Я должен вернуться, потому что какой бы паршивой ни была моя жизнь, она пока еще не принадлежит мне. Я должен научиться жить с этим чувством вины и не обременять никого своими проблемами. Я должен сам с ними справиться – может, тогда я наконец обрету покой.

– И где же ты надеешься обрести покой, Алан? – тихо спросила она. – В пелене собственной вины, которой ты себя окутал? Неужели ты думаешь, что твоя угрюмая замкнутость кому-то поможет или вернет к жизни Слейда? Или ты настолько самонадеян, что считаешь себя обязанным нести ответственность за жизни других людей, но только не за свою собственную? – Она перевела дух. – Когда человек поступает на службу в армию, он прекрасно знает, на что он идет. И жена Слейда знала, когда выходила замуж за военного, что его в любой момент могут убить, разве не так? Они сами сделали свой выбор, и тебе не в чем себя винить. Ты не трус, не предатель. Ты сильный, смелый и честный человек.

Он резко повернулся к ней, и его серые глаза потемнели, как небо перед бурей. В них смешались вся боль и ярость, которые он носил в себе все это время.

– Сильный?! Честный?! – зло прокричал Алан. Он хотел убедить ее, что из-за него не стоит терять сон, хотел убедить себя, что должен покинуть ее, хотя от одной лишь мысли об этом у него холодело все внутри. – Ты обманываешь себя, девочка, если видишь во мне эти качества. Думаешь, я не знал, что делаю с тобой, или не понимал, что тебе будет больно, когда я уйду от тебя?